Изгнанница Ойкумены - Страница 70

Исчезла.

Изображение замерло. Мерзкие звуки наполнили павильон – не смущаясь высочайшим присутствием, сановники дружно блевали. Компанию им, согнувшись в три погибели, составлял посольский техник. Доктор ван Фрассен еле удерживалась, чтобы не присоединиться к мужчинам. Тело бунтовало, мозг поднял мятеж. «Все можно исправить! – шептал кто-то, убедительный, как смирительная рубашка. – Отмотать запись назад, и Каджар-хабиб снова будет жив! Главное: не начать просмотр! Сразу прервать полет, велеть челноку идти на посадку…»

Она знала: это шок. Время нельзя повернуть вспять.

– Убийцы!

– Предатели!

Проблевавшись первым, сановник с кинжалом бросился к Нику.

– Смерть!..

Стоявший на его пути Кейрин-хан взмахнул рукой. Предплечье хана впечаталось сановнику в лицо; хрустнула переносица. Неудачливый убийца рухнул на пол, корчась червяком, угодившим под колесо.

Упала тишина.

– Если гостя со звезд посадить на телегу, – хан размышлял вслух, без интереса глядя, как сановник, пятная кровью мозаичные плитки, уползает прочь, – разогнать ее и направить к преграде, что якобы окружает Шадруван… Что произойдет? Правильно, звездный гость расшибет себе лоб. А телега поедет дальше. Так?

Белый, как лист бумаги, Ник кивнул.

– Ваша телега летит намного быстрее. Так?

– Защитник Народа совершенно прав.

– Во сколько раз?

– В семьсот раз.

– Я и в детстве не верил сказкам. Но даже если вы преувеличиваете… Стоит ли удивляться, что наш посол разбился вдребезги о небесный свод? Господь Миров каждому положил свой предел, дабы гордыня человеков укрощалась. Если предел гостей со звезд лежит здесь, – подняв с пола кинжал, оброненный сановником, Кейрин-хан обвел клинком вокруг себя, – то отчего бы нашему пределу не быть там?

Он ткнул острием в небо.

– Иначе Господь Миров в щедрости своей даровал бы и нам летающую телегу…

– При чем тут телега? – возмутился забытый всеми шах.

– Ваше величество, я думаю, Ларгитас говорит правду. У них не было намерения убить нашего посла.

– Но наш посол умер страшной смертью! Кто за это ответит?!

– Правота владыки несомненна. Полагаю, мой шах взвесит это дело на весах правосудия и примет мудрое решение. А пока весы колеблются…

Хан улыбнулся Николасу Зоммерфельду:

– Я не советую вам покидать территорию посольства.

V

Ребенок играл монетами.

Серебро. Медь. Золото. «Орлы» и «решки». Лица правителей. Леопард с саблей. Венки из ветвей. Надписи. Символы. Сидя на полу детской, Артур раскладывал монеты вокруг себя, в порядке, известном только ему. Медяшки – столбиками, золото – особняком; серебро – по-разному. Мелочь, пристроившись меж более увесистыми сестрами, стояла на ребре. Лицо мальчика, занятого делом, было сосредоточенным, как у сапера над взрывным устройством.

Ошибись – рванет.

Стоя на пороге, Регина не мешала игре. Еще на Ларгитасе, изумляясь колоссальному прогрессу Зоммерфельда-младшего, боясь поверить в чудо и не зная, какой волшебник превратил умеренного аутиста в обычного мальчишку, она подметила за Артуром новую привычку. Случалось, мальчик честно предупреждал: «Я хочу играть!» – и начинал расставлять-переставлять, раскладывать-перекладывать всякую ерунду, как сейчас монеты. Регина боялась рецидива, возвращения к прошлой замкнутости, но вскоре поняла: это безопасно. Достаточно было позвать: «Артур!» – и ребенок сразу откликался, бросая свое занятие без истерик и обид.

Деньги, думала она, следя за игрой. Власть. Интересы, личные и государственные. Вера. Принципы. Убеждения. Ограничения, как их ни назови. Залог счастья, суть которого в непрерывной игре – расширить рамки для себя и сузить для других. Цель не так важна, как процесс. Дикость, цивилизация – все едино. Рябой Кейрин-хан разбирается в счастье не хуже Анны-Марии ван Фрассен, курфюрстины ценольбологии. Мама, вы бы нашли с ханом общий язык! Он бы возглавил кафедру в университете – и повел в поход против еретиков. Когда мы с Ником уезжали от моста в посольство, под домашний арест, и всадники уже рассекли толпу, открывая дорогу, Кейрин подошел ко мне. «Предел, – сказал Защитник Народа на ломаной унилингве. – Твой тут. Мой там, – он еще раз указал на небо. В руке хана не было кинжала, а мне показалось, что был. – Нельзя в небо. Человек, джинн – нельзя. Человек бить лоб. Ангел бить дерзкий джинн огонь-копье…» Я кивнула, а он продолжил: «Ты ходи за свой предел. Я тоже ходи за свой. Не я – сын ходи. Внук. Сам ходи. Не проси: пускай, хозяин!»

И вдруг добавил чисто-чисто, без малейшего акцента:

«Воля Господа Миров не зря свела наши народы…»

В прошлый раз, думала Регина, я вывезла с Шадрувана бусы. И сережки. И еще какую-то ерунду. Медный пресс неба пропустил шадруванскую бижутерию – вместе со мной. Наверняка я не единственная – кто-то еще из наших, покидая планету, вез домой мелкие сувениры, явно или тайком. Вряд ли это запрещено, а для меня сделали исключение. Но Каджар разбился о невидимую границу вместе со всем своим скарбом – ни крупицы, ни осколка не преодолело рубеж. Неужели мы в глубине души знаем: «Это мое!», неужели обволакиваем предмет собой, присваиваем, ставим клеймо, служащее пропуском в иную плоскость? Ошибись мы, и бусы при взлете оторвут нам голову…

– О моя госпожа! В миллионах речей
Прославляю тебя. Миллионы врачей
Не излечат влюбленного. Смерть – его лекарь!
О, позволь умереть у тебя на плече!

Она так ясно услышала голос Каджар-хабиба, наслоившийся на речь хана, этот высокий, как звук флейты, насмешливый голос, что на миг поверила: толстяк жив. Вот-вот Вселенная проснется, поймет, что натворила… Нет, не проснулась. Лишь эхо откликнулось за тысячу парсеков: «Смерть – его лекарь…»