Изгнанница Ойкумены - Страница 69

– Ларгитас не похищает послов. Разве это в наших интересах?

– Почему бы и нет?

– Причины?

– Допустим, Ларгитас решил показать Шадрувану: путь на небеса закрыт…

«Великий Космос! Змея для сына посла Ларгитаса. Западня для посла Шадрувана. Хан намекает, что инцидент с Каджар-хабибом – наш ответ ему. Железная логика варвара…»

– Заверяю вас, доблестный Защитник Народа – Ларгитас верен принципам дружбы и сотрудничества. У нас и в мыслях не было препятствовать посольской миссии. Это недоразумение, трагическая случайность…

– Где наш посол?

– Увы, я не в силах ответить на этот вопрос.

– Что, и палач не сумеет развязать тебе язык?

– Даже под пыткой человек не скажет того, чего не знает.

«Прорвутся ли сюда Скунс с Грушей? В любом случае, это будет бойня. И полный разрыв отношений с Шадруваном. Пока остается хоть крохотный шанс…»

– Но мы можем узнать это вместе.

– Как?

– Все произошло очень быстро. Но все, что мы видели, было… э-э… сохранено.

– Выколото иглами в уголках глаз? В назидание потомкам?

– Не вполне, – от упоминания игл Регину передернуло. Кажется, это передалось Нику. Во всяком случае, голос ларгитасского посла зазвучал громче, чем позволял этикет. – Сейчас мы вернем картину происшествия назад. И пересмотрим ее в подробностях, шаг за шагом.

– Волшебное зеркало это позволяет?

– Да.

– Значит, оно позволяет и подлог, – развел руками Кейрин-хан. – Почему мы должны вам верить? Вы покажете, как посла унесли ангелы. И что? Мы сразу объявим Каджар-хабиба святым?

Среди сановников поднялся ропот. Двое или трое, с виду – дикари дикарями, взялись за рукояти кинжалов. Шах же, напротив, оживился – точь-в-точь мальчишка, заполучивший новый волчок. Что бы ни произошло на челноке, зрелище куда больше интересовало Хеширута, чем судьба толстяка. «Как быстро меняется его настроение! – Регина держалась за перстень, словно утопающий за соломинку. – Лабильность характерна для невротиков…»

– Мы, – прервал спор владыка, – желаем смотреть.

Техник засуетился. Стоп-кадр в рамке мигнул – и действие стрелой понеслось вспять. У сановников отвисли челюсти. Кто-то всем телом подался вперед, едва не опрокинув стол.

– Вот отсюда… Нет, дальше! Медленней… еще…

Звук отключился. С медлительностью амебы, ползущей по стеклу, Каджар-хабиб открывал рот, безуспешно стараясь произнести единственное слово, слог, звук. Время, свернувшись восьмеркой бесконечности – гадюкой, полной яда – работало против него. Упорствуя, вершила свой путь капля пота – микрон за микроном, по гладкой щеке толстяка. Жирный скопец, человек многих талантов, еще существовал, балансируя на границе «здесь» и «где-то», радовался, ликовал… Но равновесие было утрачено. За Каджаром на дисплее-иллюминаторе, зачарован недобрым колдуном, окаменел пейзаж. Скулы города, иссеченные шрамами улиц, бурые ожоги полей, артерия реки; вдали – грязно-бежевая Скорлупа. Второй, верхний экран показывал небо, налившееся густой синевой спелого баклажана. Вот-вот мелькнут первые искорки звезд…

Хрипло, как осел перед случкой, завопил сановник – один из тех, кто словам предпочитал кинжал. Регина вздрогнула от неожиданности. Ник – и она вместе с ним – не сразу сообразили, что именно кричит шадруванец.

– Свод! Небесный свод!

Закаркала воронья стая – высший свет Шадрувана. Шах протер очки салфеткой, торопясь вернуть их на нос. Мальчик боролся со страхом, и страх побеждал. Один Кейрин-хан не изменился в лице. Лишь прищур его стал острей бритвы. «Что они видят? – недоумевала Регина. – Судя по возгласам, то, о чем говорил Каджар-хабиб: „…кованая медь с заклепками…“ И по-прежнему не видят Скорлупы в нижнем „иллюминаторе“. Галлюцинации? Самовнушение? У кого из нас?»

– Они разобьются!

Сановники попятились от рамки, словно оттуда выглянула смерть.

– О Господь Миров! Смилуйся!..

Господь не знал жалости. Голова Каджар-хабиба смялась и треснула, как под дубиной палача. Кровавый студень выплеснулся наружу. Кляксой, вызывающей тошноту, он размазался в воздухе по незримой поверхности. Казалось, стеклянная плита весом в миллионы тонн рухнула на беднягу с потолка кабины. Желудок доктора ван Фрассен скрутило, как мокрую тряпку, к горлу подкатил кислый спазм. Чудовищным усилием Регина заставила себя не отворачиваться от творящегося в рамке.

«Небесный свод! Они разобьются!» – пульсировал набат в висках.

Плита опускалась. Древний пресс, каким на Шадруване давят виноград, сминал тело посла, превращая его в чавкающий фарш, в груду страдающей плоти. Ни капли крови, ни клочка кожи не проникало вверх – пресс был идеально притерт к стенам кабины. Мясной блин, когда-то звавшийся Каджар-хабибом, продавливался сквозь безумный фильтр кресла-ложемента – ниже и ниже. Намертво закрепленное кресло, по древней традиции рассчитанное на двадцатикратную перегрузку, держалось. По идее, пресс-невидимка должен был раздавить все, что есть в кабине: людей, аппаратуру, столик, чашку с чаем… Но страшная участь постигла лишь шадруванского посла, и еще свиток с верительными грамотами. Регина ясно видела, как он превращается в прах – и тончайшей серой мутью продавливается через пластик столешницы. Ни на столе, ни на ложементе, когда останки Каджар-хабиба прошли сквозь кресло, не осталось и следа.

Хоть бы пятнышко, нитка с одежды…

Поверхность кресла выглядела губчатой и рыхлой, как рассохшаяся микропорка. Коснись – рассыплется мелкой трухой. Пресс продолжил движение, гоня к полу слоистую дымку – все, что осталось от несчастного толстяка. Взвесь молекул? Атомов? Элементарных частиц? Дымка слоем жирной копоти легла на пол; вдавилась, всосалась…