Изгнанница Ойкумены - Страница 85

– Мы останемся с тобой.

– Если надо, я отправлю вас за Скорлупу силой.

– Не сумеешь.

– Не сумею. Ты сильнее меня. Но я встану перед тобой на колени – вот так. Возьму тебя за руку – вот так. И попрошу: уходи. Спаси моего сына. Не ради нас; ради него. Видишь? – теперь я сильнее тебя. Ты уйдешь с Артуром.

– Какой же ты все-таки мерзавец… Весь в мамочку.

– Ничего не говори. Я все знаю. Ты бы не ушла, если бы не ребенок. Никакой Скунс не заставил бы тебя пройти за Скорлупу. Если суждено погибнуть, ты погибла бы со мной вместе.

– Глупо звучит, правда?

– Правда. Ри, этим глупостям миллионы лет! Ойкумена до сих пор жива благодаря им. Мудрость легче приспосабливается. Глупость же непоколебима и многолика. Сегодня ее зовут идиотизмом, завтра – подвигом. У входа – безумие; за порогом – верность долгу. Отдохни. Полчаса – очень малый срок.

– Ты философ.

– Минутная слабость.

– Однажды Тиран сказал мне: «Вы – философ, доктор». Он ошибся. Не я, а ты.

– Философия заменяет надежду. Отдыхай, у нас есть время. Адмирал выждет весь срок, который он отвел Бреслау. Секунда в секунду. Точность – природа гематров…

– Я не смогу забрать Фриду.

– Мне очень жаль.

– Помнишь совещание? Мы спорили о реальностях – какая реальнее. Ты еще дал по морде Штольцу. Ты – Штольцу, я – тебе…

– Помню.

– Две реальности. Полюса магнита. Термопара. Разряд молнии при контакте грозовых туч. Когда реальности соприкасаются, рождается энергия. Брамайны и гематры пользуются ей по-своему. Мы, менталы – по-своему. Назови галлюцинацией анод или катод – аккумулятору без разницы. Вознеси катод до небес, облей анод презрением – аккумулятору по-прежнему без разницы.

– Зачем ты рассказываешь мне об этом?

– Боишься? Тебя пишут, наш разговор уйдет Тирану по супер-гиперу…

– Ничего я не боюсь. Отбоялся.

– Ну и правильно. И я не буду бояться. Представляешь, как мне было страшно днем? Я ведь с самого начала знала, что в конечном счете уйду. Уведу Артура, брошу тебя здесь. Знала, что выживу против собственной воли, укрывшись за Скорлупой – и запретила себе думать об этом. Я – хороший специалист, Ник. Я из тех, кто способен не думать о белой обезьяне. Я даже возражала тебе, утверждала, что останусь, и была искренней…

– Ты не останешься. Я очень благодарен тебе за это.

– Ты уверен?

– Да.

– Напрасно, Зоммерфельд. Иногда выбор – это оба варианта сразу.

– Такое бывает?

– Редко. Когда не хватает рук накормить химеру.

– Ты шутишь?

– Нет.

Когда она садилась в паланкин, он смотрел из окна. Потом сел за стол, сцепил пальцы рук и оперся на них подбородком. Моргнул: раз, другой. Закрыл глаза. В простых физических действиях было что-то великое, неуязвимое, вечное. Странно, что Николас Зоммерфельд не замечал этого раньше. Смотреть. Дышать. Чувствовать боль. Трогать языком место, где раньше были зубы. Вздрагивать от рези в боку. Это было лучше, чем помнить и ждать.

Он не знал, сколько прошло времени. Наверное, много. Временами он задремывал, не меняя позы. Снилась мама. Совсем молодая. Она смеялась и превращалась сперва в мать Регины, а там и в черноволосую красотку; кажется, учительницу из интерната для телепатов. Женщины были большие-большие, а Ник был маленький-маленький. Он цеплялся за букет цветов, не желая отдавать его мамам, и уж тем более красивой брюнетке. Он знал – попади букет не в те руки, и стоять Николасу Зоммерфельду на перекрестке дорог, по колено в снегу, глядя на пикирующие самолеты, а не на парусную яхту, выплывающую из мерцающей тьмы космоса…

Когда Ри, подойдя к столу, взяла у него цветы, он обрадовался.

– Спасибо, – сказал он. – Наконец-то.

– Тебе спасибо, – сказала она.

Ник открыл глаза.

– Спасибо, – повторила она. – Я видела твои цветы.

– Видела?

– Ты вручил их кому надо. Не волнуйся.

– Почему ты здесь?

– Я с тобой.

– Что с Артуром? Где он?!

– Артур в безопасности. За Скорлупой. Не бойся, я с Артуром.

В руке она держала не букет – флейту. Он смотрел на нее, как на привидение, ничего не понимая, и с каждой секундой уверялся, что все правильно. Она здесь, с ним. Она с Артуром. Обычное дело.

Так и должно быть.

Запищал коммуникатор, и он машинально включил связь.

– Зоммерфельд! – кричал Берг, руководитель 2-й группы. – Она здесь! Мне сказали, что она увела вашего сына за Скорлупу, но она здесь, в лагере! Мальчика с ней нет! Что делать, Зоммерфельд? Мы ждем десанта с минуту на минуту…

– В лагере? – удивился Ник.

– Да! Вы что, оглохли? И вот еще… Вы не поверите, Зоммерфельд! Со мной связался Штольц. Он утверждает, что доктор ван Фрассен находится в лагере 1-й группы. Штольц дал мне с ней поговорить. Это безумие, Зоммерфельд…

Коснувшись сенсора, Регина прервала связь.

– Четыре группы, – она тихо засмеялась. – Посольство. И Артур за Скорлупой. Все в порядке, меня хватило. Старик был бы доволен. Отдыхай, ты устал.

– А ты?

– А я сыграю тебе на флейте.

И Николас Зоммерфельд почувствовал себя в самом уютном месте Ойкумены.

На седьмом такте «Reves D'automne» в небесах над ними – в черных, прошитых алмазной нитью глубинах, что начинаются сразу за медным сводом – открылись бомбовые люки кораблей.

Адмирал Шармаль отдал приказ – секунда в секунду.

...

КОНТРАПУНКТ РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА
(из дневников)
В этот день я не делала никаких записей.

Эпилог

«Техника (технология), согласно мнению Джаядратхи, ограничивает культуру, формируя у населения соответствующие антикультурные стереотипы. „Техника – инструмент решения проблем? – иронизирует брамайнский социолог. – Это самообман. Скорее уж инструмент замены одних проблем на другие. „Игрушки для взрослых детей“ отвлекают внимание людей от собственного развития. Получив очередной гаджет, никто уже не хочет развивать свои собственные способности, предпочитая проблематичной телепатии простой в употреблении уником. В итоге техника, как социальный продукт, работает ограничителем, реализуя функцию подавления врожденных талантов.“