Изгнанница Ойкумены - Страница 63

К оглавлению

«Насилие. Да, насилие, – режиссер Монтелье подмигнул ей через годы и расстояния. – Главный инструмент искусства…»

Это так, согласился Тераучи Оэ.

Я жду, ответила Регина обоим.

«Чего? – удивился Старик. – У нас говорят: „Сидя на берегу реки, жди, когда мимо проплывет дерьмо твоего врага…“»

Заткнитесь. Не мешайте.

Это насилие, сказали они.

Да.

...

…один шаг…

Скорлупа – периметр защитных блоков вокруг мозга ментала. Скорлупа – непроницаемая стена вокруг города. Скорлупа – кувшин вокруг гуся. Ойкумена вокруг человека. Флейта вокруг дыхания. «Видения одинокого» прибоем накатывались на твердыню Скорлупы, в какую бы личину та ни рядилась, и отступали до поры. Вихрились пенными водоворотами, захлестывая мир от земли до неба.

Кот лизал мороженое шершавым языком.

...

…мальчик и няньки исчезли.

«Саид – жулик. Кости мечет, как языком мелет. Сын скорпиона! Надо смотреть в оба…» Стук кубиков в оловянном стаканчике. «Шесть-шесть! „Падишах“!»

Это Джамал.

Скорлупа просела, размываемая волнами. Что это за колышки? Что за яркие тряпицы привязаны к ним? Вешки? Почему она раньше их не видела?

«Гоняют сопляка туда-сюда. Сдурели от жары…»

Это Джафра.

«Кейрин-хан платит, дурни с неба платят… Фарух буланого продает. Деньги есть, возьму буланого…»

Это Низам.

Вновь проступили вешки. Пометили, значит. Как зверь метит территорию. Граница – куда пришельцам вход заказан. Только промахнулись на пару метров. Или не промахнулись? Подстраховались, чтоб «небесные дурни» вешек не увидели?

...

«Вай-мэ, какая женщина! На моей бы дудке сыграла…»
«Туча идет. Опять дождь будет?»
«Головой бьются. В пустое место – головой…»

Туча и впрямь выглядела зловеще. Фиолетовая клякса растеклась на треть небосклона, искрила стальными иголками молний; ворчала в отдалении, не спеша пролиться дождем. Она казалась заплатой на прохудившемся кафтане неба. Тьма, рожденная тучей, ложилась на далекие горы, медленно ползла по дрожащей от страха земле.

Насилие.

Флейта.

Предчувствие грозы.

Куцые мысли шадруванцев – свободных гусей, ничего не знающих про кувшин.

...

«В пустое место – головой…»
«Не будет дождя. Мимо пройдет…»
«В пустое место…»

Словно уловив чужую энграмму, туча заковыляла на юг, минуя город и его окрестности – царство, где безраздельно властвовало бешеное, слепое солнце Шадрувана. Огненный шар несся в зенит. Опытный палач, он мерно взмахивал раскаленным топором, укорачивая тени.

Тени трех людей, удалявшихся по тропе в холмы.

Шаг за шагом.

Две женщины – и мальчик в футболке и шортах.

VI

Шадруван распахнулся настежь, от горизонта до горизонта – лепешка, вышедшая из печи мироздания. Поджаристая корочка бугрилась холмами – близнецами тех, меж которых Регина проезжала по дороге в лагерь. В низинке тек ручей. На берегах его росли яблони-дички. Листва пятнистая, как шкура леопарда – выгорела на солнце. За ручьем брел ослик, груженый корзинами. Дряхлая горбунья плелась рядом с ослом, едва переставляя ноги…

«Я считываю зрительные ощущения туземцев?»

Серебро флейты. Кровь рубинов. Пальцы на клапанах.

«Это мое зрение!»

Взгляд дернулся, как живой, судорожно метнулся вдаль. Она была уверена, что сейчас налетит на преграду – пористую губку из камня. Но горизонт не исчез. Было небо, ползущая прочь туча, горы вдали и люди на тропе. Артур на миг обернулся и помахал рукой.

– Сто семьдесят! – долетел до нее беззвучный голос.

Мальчик честно считал шаги.

Доктор ван Фрассен не предполагала, что это случится так просто. Никаких «лонжей» и «репейников». Всего лишь исчезла преграда, и слепой прозрел.

«Здесь, на Шадруване я впервые увидела лошадей с шорами на глазах…»

Трое остановились. Что у них там? Далеко, не разглядеть. Звук флейты возвысился, стал пронзительным. Мелодия распалась на два рукава, разрывая доктора ван Фрассен пополам. Она сидела на раскладном стуле, укрываясь от солнца под бумажным зонтом. Она была Артуром Зоммерфельдом, изучая мир с высоты роста пятилетнего ребенка. Слышала детскими ушами. Вдыхала две гаммы запахов…

– Красивая! Ай, красивая очень-очень!

– Ага…

– Арти-бебе хочет погладить?

За эти годы Лейла добилась заметных успехов в унилингве.

Совсем рядом – плетеная корзинка. Крышка сдвинута. Что-то течет внутри. Тихий, ласковый шелест. Над краем всплывает изящная, как изделие ювелира, головка. Шоколадный треугольник, пятнышки зелени. Часто-часто мелькает раздвоенный язычок.

– Красивая… Как Фрида?

– Да! Маленькая Фрида!

– Фри…

– Погладь ее, Арти-бебе…

– Артур, назад! Нельзя!

Легкий стул отлетел в сторону. Тропа рванулась навстречу.

– Не трогай!!!

Артур не слышал. Все внимание ребенка поглотила змея в корзине. Блестящая, в сетчатых разводах. Ожившая струйка воды. Это большая радость – погладить такую. Задыхаясь от невинной, гибельной радости, Регина бежала, как не бегала никогда в жизни. Пуля, комета, убийственный луч. А казалось – она едва продвигается вперед, словно в кошмарном сне. Черепаха, улитка, паралитик. И медленно, как в кошмаре, тянулась детская рука к ядовитой смерти.

Она бежала, размахивая флейтой, словно оружием. Ладонь прикипела к серебру. Длился невозможный, резкий вскрик: фа-диез. Палец на клапане – как на спусковом крючке.

Вместо Артура обернулась Лейла. Далеко, не дотянуться… Регина ударила – на бегу, наотмашь, изо всех сил. Фа-диез, кнут, молния из колючей проволоки. Нянька отшатнулась, закрывая лицо руками. Корзинка выпала; подпрыгивая, откатилась в сторону. Смуглая кожа девушки стала пепельной. Лейла рухнула на колени, как если бы хотела поклониться доктору ван Фрассен до земли. Ее начало рвать желчью. Содрогаясь всем телом, несчастная ткнулась лбом в пузырящуюся, желто-зеленую лужицу – и хрипя, легла на бок. Свернулась калачиком, затихла.