Изгнанница Ойкумены - Страница 29

– Играй! – велел шах.

– Умоляю вас, не сердите его! – перевел толстяк.

С головой погружаясь в безумие происходящего, Регина взяла флейту. Поднесла к губам, пробежалась пальцами по клапанам. Невероятное совпадение: строй инструмента не отличался от привычного ей. Хроматический звукоряд, диапазон свыше трех октав. Религиозный фанатик счел бы это знамением. Доктор ван Фрассен сочла это последней сигаретой смертника.

– Играй!

«Reves D'automne» Ланье. Не потому что наилучший выбор. Потому что запомнился больше всех. Вдох. Выдох. Холод клапанов. Почему они такие холодные? Мелодия сделала шаг, другой, споткнулась на ровном месте. Возвращение головной боли: мелкие зубки впились в виски. Пальцы двигались неэкономно. Широкая кантилена. Не укорачивай звук. Выдох без толчков. Мама, мамочка, о чем я думаю? Это не музыка, это позор. Но он слушает, и значит, я выиграла еще секунду. Еще такт. «Reves D'automne». Осенние мечты. Единственная мечта – сбежать отсюда. Куда угодно, лишь бы подальше. В подземелья Эскалоны. В снега Кутхи. В карантин правительственной виллы. В питомник химер. Он слушает. Играй, несчастная. Дыши – нота за нотой. «Reves D'automne». Мечтай, пока можешь…

...

Осенние мечты.
Листья под ногами.
Сухая, выгоревшая трава.
Ветер играет в кронах олив.
Летят, дрожат паутинки.
Эхо в холмах.

Наплывом, поверх воображаемых холмов, она видела парк. В краешке окна, доступном взгляду, бил фонтан. Над ручьем выгибал спину арочный мостик. Листва платана слегка шевелилась. Изображение двоилось – должно быть, от страха. Два мостика. Два ручья. Два фонтана. Тема и контртема. Двухголосье.

Одна спина Хеширута IV.

Почему он молчит? Это не музыка, это головная боль.

Ладони шаха вцепились в виски, словно это у него раскалывалась голова. Сдавили, пачкая кожу виноградным соком. Сейчас он велит принести иглы. Мелодия сбилась в очередной раз. Не в силах видеть, как мальчик отдаст приказ, Регина отвела глаза. Комната. Каджар-хабиб истекает потом. Готовы жалить Осы у дверей. Львиные морды кресел. Черепаха стола. «Reves D'automne». Ветер в оливах. Такт за тактом. Лед клапанов. Сейчас пьеса закончится. Начать по-новой?

Она не чувствовала пальцев.

...

Желтое небо.
Желтая трава.
Желтые от солнца деревья.
Нимб прозрачного света.
Осенние, тихие мечты.
Дитя с флейтой.

Мальчик шарахнулся от окна. Казалось, ему прямо в лицо оскалилось чудовище. Хеширут метнулся по комнате – наискось, свалив кресло, ударившись голенью о край тахты. В ужасе захрипел толстяк – смертно, страшно. Можно было присягнуть, что Каджар-хабиба душит удавка палача. Вздрогнули Осы, не зная, кого убивать. А мальчик все никак не мог остановиться. Разбил вазу: фрукты раскатились по ковру. Схватил подушку: не сразу, дважды промахнувшись. Регина следила за ним, сбившись с ритма, извлекая уродливые диссонансы – мелодия, дрянь этакая, сбежала, остались жалкие обрывки. Юный шах кинулся к ней – к мелодии? обрывкам? доктору ван Фрассен?! – с разбегу упал на колени, белыми глазами впился в пленницу, ища и не находя. Понимая, что это конец, боясь встретиться с ним взглядом – живым с мертвым – Регина смотрела поверх головы Хеширута. Зеркало. Да, это мое отражение. Мои волосы. Мой лоб. Моя татуировка на крыльях носа.

Да, я такая.

Шах задохнулся. Протянув руку, он тронул Регину за нос – смешно, как маленький. Так и держал, не отпуская. Слезы катились по щекам Хеширута. «Слезные железы работают нормально,» – машинально отметила доктор ван Фрассен. Флейта выпала из ее пальцев.

– Не вижу, – шепнул ей мальчик. – Все. Больше ничего не вижу.

III

Ее туфли не нашлись. Взамен принесли другие. Винно-красный бархат, расшитый золотом и жемчугом. Подошва из слоеной кожи, носы – орлиные клювы. В них не ходилось – леталось. Пыхтя, как древний паровоз, Каджар-хабиб еле поспевал за Региной. Слуга, кланяясь, распахнул дверь. На подъездной аллее, упиравшейся в ступени центрального входа, выстроился целый караван. С десяток вьючных лошадей и пять верблюдов – тюки и свертки, рулоны ковров, увесистые сундуки…

– Дары его величества Хеширута IV, милостивого и справедливого! – с воодушевлением объявил толстяк. – Лучшие харсадские ковры, шайлянский шелк, платья, достойные принцесс, драгоценности, каких не постесняется царица джиннов; золотые монеты и слитки…

– Дары?

Соображалось плохо. Пленница, кандидатка в слепые рабыни; почетная гостья, солнце врачей, чья любая прихоть вызывает один ответ: «Слушаю и повинуюсь!»… У кого угодно голова кругом пойдет. Особенно на фоне весьма вероятного сотрясения мозга.

– Это наименьшее из того, что готов сделать его величество для лучезарной хабиб-ханум, чье чудесное искусство пленило сердце и душу его величества!

– Издеваетесь?

Каджар-хабиб прижал руки к груди. Он был пафосен, как глава нотариальной коллегии, оглашающий завещание триллионера. За возможность прозреть, читалось на его лице, юный шах отдаст все. Вон, персональный дворец предлагал… Регина напомнила себе про этикет. Мало ли на что способен вновь обидеться припадочный Хеширут? Ошибешься – и до посольства можно не доехать.

– Я в восхищении от щедрости владыки!

Толстяк кивнул с удовлетворением – хабиб-ханум кое-чему научилась, да – и не замедлил перевести ее слова дворцовому распорядителю, отиравшемуся рядом. Караван тем временем разрастался. Дюжина вооруженных всадников, разделившись надвое, заняла позиции в авангарде и арьергарде. Из боковой аллеи торжественно выплыл паланкин. Антигравы в нем отсутствовали; паланкин несли восемь великанов. Следом подогнали тележку-двуколку, запряженную мышастым мулом.