Изгнанница Ойкумены - Страница 27

К оглавлению

27

Глава четвертая
Флейта Хеширута

I

Первой пришла боль. На темя и затылок давил безжалостный пресс. Мозг, казалось, готов был выплеснуться наружу через трещины в висках. Пациенту доктор ван Фрассен купировала бы головную боль за минуту. Но себе – увы. «Врачу, исцелися сам!» Сейчас бы таблетку анестана…

Она открыла глаза.

Стена. Обита шелком. Светло-зеленым. С лотосами. Или это кувшинки? Окно. Мутная капля, которую посадили за решетку. Потолок. Роспись. Ветви, листья, цветы. Павлин с хвостом-фейерверком.

Где я?

Память вернулась, как нелюбимый, гулящий муж. Ударила кулаком в дверь, вломилась, буяня и вопя. Ее похитили! Выманили из посольства, заткнули рот… Наверное, у нее сотрясение мозга. Кто похититель? Чего он хочет? Выкуп? Или продаст в этот… в гарем?

Ее, должно быть, уже ищут…

Мягкое, упругое ложе. Значит, не тюремная камера, и не подземелья Эскалоны. Уже легче. Для того, чтобы сесть, потребовалось усилие. Теперь – переждать краткий приступ головокружения. И – оглядеться.

Комната – десять на пятнадцать шагов. Низкая тахта. В изголовье – аккуратная пирамида подушек. Два кресла. Над спинками нависают львиные морды. Зеркало. Стол – черепаха на ослиных ногах. Ваза с фруктами. Окно, глубоко утопленное в стену. Переплет – виноградные лозы из бронзы. Фактически, решетка.

Дверь.

Дверь была телепаткой – едва Регина решила, что надо бы проверить состояние замков, как раздался глухой лязг, и створки распахнулись. Внутрь протиснулись двое чернокожих громил – близнецы-братья тех, что сопровождали доктора ван Фрассен на базар. Замерли, охраняя вход: глаза – пуговицы, ряшки лоснятся от усердия. Следом за громилами объявился слуга в синем кафтане. В руках он нес кувшин и серебряный кубок. Игнорируя пленницу, слуга прошествовал к столу, поставил ношу рядом с вазой – и двинулся прочь.

– Эй! – опомнилась Регина. – Я гражданка Ларгитаса! Я протестую…

Слуга сгинул. Испарилась стража. Лязгнул засов.

Поговорили.

В горле пересохло. Кувшин манил. Вряд ли ей принесли отраву. Хотели бы убить – прирезали бы у посольства. Туфли забрали, мерзавцы. Или во время скачки потерялись. Ничего, мы и босиком. Дайте только шанс. Питье порадовало – кисленькое, с запахом айвы. А главное – холодное! Опустошив кубок, Регина налила себе второй. И, приложив металл ко лбу – вместо компресса! – двинулась к окну. Бежать вряд ли удастся. Но хотя бы выясним, где мы находимся. К счастью, отобрать часовой браслет-татуировку шадруванцы не могли. Четверть одиннадцатого по местному времени. Ник, небось, с ума сходит. Ага, после вчерашнего кальяна – как тут не сойти с ума…

За окном обнаружился парк. Фонтан – «дарган» о трех головах – весело бросал в небо струи воды, сверкающие на солнце. Ажурные беседки приглашали отдохнуть в тени. Арочный мостик через ручей. Светлая зелень подстриженных лужаек. Темная – раскидистых чинар. Дорожки, покрытые гравием…

Идиллия!

Окно было узким. Рассмотреть идиллию удалось лишь частично. За чинарами шла ограда с золочеными остриями по верху. Дорога… роща… Еще дальше начиналась гора. Или это не гора? Камень – не камень, глина – не глина. Грязно-бежевое, ноздреватое образование. Оно уходило вбок, за пределы поля зрения. Высоту этой штуки было трудно определить: обзор перекрывала крона платана. Ничего подобного в городе Регина не видела. Она взялась за бронзовый переплет – проверим на прочность? И услышала, как дверь открылась вновь.

– Каджар-хабиб? Вы?!

– Взвешивайте каждое слово, – шепотом предупредил толстяк. – Каждое, умоляю. И да поможет вам Господь Миров!

– Вы здесь как врач? – зло спросила Регина. – Или как поэт?

Каджар-хабиб вздохнул:

– Как переводчик. Сейчас здесь будет его величество.

На этих словах в комнату вошли две девушки. По контрасту с ожидаемыми головорезами они выглядели неестественно хрупкими. Головы они брили наголо. Регине девушки сразу напомнили Бритву – психира Кавабату, сменявшего одну из частей своей личности на высокие гонорары.

– Это Белые Осы, – предупредил Каджар-хабиб. – Ради всего святого, не делайте резких движений.

Одевались девушки по-мужски, с нарочитой бедностью: черные штаны, белые рубахи, обувь с вязаным верхом. Каждую крест-накрест опоясывали перевязи с метательными ножами. Встав по обе стороны от двери, они замерли, как статуи. Только глаза блестели – птичьи, черные, беспощадные.

– Когда войдет его величество, поклонитесь.

На пороге возник шах. Хеширут IV был сегодня одет подстать Осам, только без ножей. Поверх рубахи мальчик накинул короткую, расшитую золотом безрукавку. Он вел себя как зрячий. Уверенно прошел в комнату, не обращая внимания ни на толстяка, склонившегося в раболепном поклоне, ни на кивнувшую Регину. Взял из вазы гроздь душистого, темно-розового винограда; отщипнул ягодку, кинул в рот. Приблизился к окну, любуясь парком. Лишь странный поворот головы – казалось, шах смотрит искоса, крадучись – выдавал правду: Хеширут «смотрел» ушами.

Он здесь все знает, поняла Регина. Все, до мельчайших подробностей. Должно быть, слуги внимательно следят, чтобы обстановка, а в особенности – расположение вещей, всегда была одинаковой. Тогда память заменит зрение.

Царственный мальчик сказал что-то – тягучим, сладким, как мед, голосом.

– Сперва его величество собирался казнить вас, госпожа, – перевел Каджар-хабиб, трясясь от страха. – Но потом, по зрелому размышлению, передумал.

– За что? – возмутилась Регина. – Я гражданка Ларгитаса! Я требую…

В ответ на ее требования шах бросил два-три слова.

27